Пётр Киле - Солнце любви [Киноновеллы. Сборник]
АХМАТОВА. Кто такие? А, узнаю... Гипербореи!
ГОЛУБАЯ МАСКА. В праздники нелепо сидеть в вашей студенческой конуре.
АХМАТОВА. Это похищение?
ГУМИЛЕВ В МАСКЕ. Мы уедем туда, где исстари обитали гипербореи.
АХМАТОВА. В Царское Село?
ГОЛУБАЯ МАСКА. Может статься, дальше «Бродячей собаки» не доедем.
МАНДЕЛЬШТАМ В МАСКЕ. Вперед!
АХМАТОВА. Постойте! А почему вы не спрашиваете, где Гумилев?
МАНДЕЛЬШТАМ В МАСКЕ. Это похищение Сафо, в котором участвует, уж конечно, и Алкей!
Уходят, и возникают виды вечернего Петербурга в рождественские дни.
Крупным планом эмблема кабаре «Бродячая собака», спадающая, как занавес. Один из новогодних вечеров с елкой и ряжеными, с чтением стихов поэтами... На сцене мы узнаем то Сергея Городецкого, то Алексея Толстого, то Осипа Мандельштама, между тем Хор девушек и юношей составляет публику на просцениуме.
СЕРГЕЙ. Вчера здесь была разыграна мистерия Михаила Кузмина в постановке Николая Евреинова...
ЕВГЕНИЙ. Это серьезно.
СЕРГЕЙ. «Вертеп кукольный».
ЛИКА. Это еще серьзнее, хотя куклы - народ несерьезный, неживой.
ЛАРА. «Вертеп кукольный» - это на сцене. Младенец Христос и все такое. А в зале была «Тайная вечеря».
Два немолодых актера заглядывают в зал и переглядываются.
СЕРАФИМ. Мы сидели, разумею, апостолы, за длинным столом при свечах, и чудо, тут явились ангелы с серебряными крыльями и с горящими свечами в руках...
ГАВРИЛА. И пели ангелы серебряными голосками... Апостолы возрыдали. Я был прямо счастлив.
СЕРАФИМ. Детишки из приюта... Я думаю, все это на грани ереси... Даже веру горазды превратить в театр для потехи публики...
ГАВРИЛА. А что сейчас?
СЕРАФИМ. Свой вертеп представили поэты. Читают стихи. Важный народ, а играют словами, как дети. Лучше пойдем выпьем. Поэзия без вина меня не пьянит. Возраст не тот.
ГАВРИЛА. А может быть, поэты не те. (Декламирует.) «Я послал тебе черную розу в бокале // Золотого, как небо, аи...». Вот это фокус! Падаешь замертво.
СЕРАФИМ. Эй! Не падай, ты еще не пьян.
ГАВРИЛА. Я пьян от Блока. «Я послал тебе черную розу в бокале // Золотого, как небо, аи...».
Уходят.
Князев выбегает из зала, за ним выходит Ольга Глебова.
ГЛЕБОВА. Почему вы убежали?
КНЯЗЕВ. Стихи стихами, но заговорить стихами с вами, да при всех, оказалось свыше моих сил.
ГЛЕБОВА. Но все прозвучало хорошо. Хотя, признаться, я ничего не поняла; возможно, ваше волнение передалось мне, и я не слышала слов, кроме звенящего вашего голоса... Запомнила только - «поцелуйные плечи».
КНЯЗЕВ. Я заволновался до дурноты...
ГЛЕБОВА. Ничего. Это бывает. Волнение на сцене - это и есть то, что передается в зал. Владеть собой еще научитесь.
КНЯЗЕВ. Я люблю вас. Вот чего я уже не в силах вынести. Между тем разлука близка.
ГЛЕБОВА. Вы возвращаетесь в полк?
КНЯЗЕВ. Обязан. Я и так просрочил все сроки. А зачем мне возвращаться в полк? Кто меня там ждет? Друзья мои здесь. Оставить службу я могу. Я ведь все еще вольноопределяющийся. Таков я и в поэзии... Но я должен знать, ради чего. Я люблю вас и вся моя жизнь в вас.
ГЛЕБОВА. Боже! Предостерегала я вас: нельзя так серьезно. Здесь богема, а не высший свет.
КНЯЗЕВ. Сердцу не прикажешь. Я люблю вас. Разве я не заслужил, по крайней мере, приглашения на интимный завтрак?
ГЛЕБОВА. Пожалуй, заслужили. На прощанье.
КНЯЗЕВ. Чудесно! Вы вернули меня к жизни.
ГЛЕБОВА. Там на сцену выходит Анна Андреевна. Послушаем?
Входят в зал.
АХМАТОВА
Все мы бражники здесь, блудницы,
Как невесело вместе нам!
На стенах цветы и птицы
Томятся по небесам.
Ты куришь черную трубку,
Так странен дымок над ней.
Я надела узкую юбку,
Чтоб казаться еще стройней.
Навсегда забиты окошки:
Что там, изморозь или гроза?
На глаза осторожной кошки
Похожи твои глаза.
О, как сердце мое тоскует!
Не смертного ль часа жду?
А та, что сейчас танцует,
Непременно будет в аду.
Рукоплескания не без недоумения и удивления.
ЛИКА. Нам-то здесь весело.
ЛАРА. Жестокая искренность.
ПРОНИН. Если бы здесь было объявлено состязание поэтов, как в древности, победительницей вышла бы Анна Ахматова. Ей венок!
ГЛЕБОВА. Ах, пророчица! Не меня ли ты посылаешь, как твой Данте, в ад?
АХМАТОВА (смеется). Не одна ты танцуешь на свете. Да и не за танцы попадают в ад. Во всяком случае, ты так хорошо танцуешь, что апостол Петр залюбуется тобой и отпустит все твои грехи.
За пианино усаживается Кузмин, все весело окружают его. Он поет один из его романсов «Дитя, не тянися весною за розой». Затемнение.
Квартира Судейкиных, просторная, старинная мебель, фарфор, среди картин из новых портреты Ольги Глебовой в платьях ее персонажей повсюду - то Феи, то Психеи, то Коломбины в нескольких вариантах... Одна из Коломбин оживает, это Ольга Афанасьевна выглядывает в окно; показывается девушка небольшого роста, горничная, которую именуют камеристкой.
КАМЕРИСТКА. Ольга Афанасьевна, вы уже на ногах и одеты?
ГЛЕБОВА. А ты не забыла, что нынче у меня интимный завтрак?
КАМЕРИСТКА. Интимный завтрак! Я думала, бывают лишь интимные обеды в отдельных кабинетах дорогих ресторанов. На худой конец, в кабачке «Бродячая собака».
ГЛЕБОВА. Не забывайся, Глаша. Ты не моя горничная, а камеристка Коломбины. Я твоя госпожа. Она пригласила Пьеро на интимный завтрак.
КАМЕРИСТКА. Благо, муж в отъезде.
ГЛЕБОВА. Это не твое дело. Да это всего лишь розыгрыш.
КАМЕРИСТКА. Репетиция? Так бы и сказали. Я охотно подыграю вам в роли маленькой камеристки. Так что потом и меня можно выпустить на сцену.
ГЛЕБОВА. Наконец-то! Ты меня смутила и чуть не сбила с роли.
Проносится звон колокольчика у входной двери. Камеристка уходит.
Коломбина в гостиной у высокого зеркала изъясняется знаками. И тут, как из зеркала, выходит Хор в маскарадных платьях, как с картин Ватто.
Входит Всеволод Князев во фраке, рукава и брюки явно коротки, что делает его, однако, похожим на Пьеро. Далее вольно или невольно разыгрывается пантомима.
КОЛОМБИНА в танцевальных па кружит вокруг Пьеро.
ПЬЕРО пытается приноровиться к ее движениям и закружиться с нею, но сбивается с ног и падает.
КОЛОМБИНА смеется и ставит ножку на его грудь. Вы побеждены, сударь!
ПЬЕРО приподнимается, касаясь руками ножки поначалу несмело, вдруг целует ее. Поцелуйные ножки!
КОЛОМБИНА с торжеством протягивает руку и помогает Пьеро подняться.
Объятия и поцелуи.
Проносится звон колокольчика. Входит камеристка с корзинкой цветов и письмом.
ПЬЕРО выхватывает письмо и рвет, а цветы бросает к двери, куда отступила в испуге камеристка.
КОЛОМБИНА выказывает всячески веселое недоумение и велит камеристке подать завтрак.
КАМЕРИСТКА с преважным видом приглашает к столику в зальце у дивана.
Интимный завтрак. Коломбина и Пьеро едят, пьют. Откуда-то доносятся звуки музыки.
КОЛОМБИНА встает, протягивает руку Пьеро и уводит его за собой, не обращая внимание на его явное нежелание идти куда-то.
Хор то возникает в зеркале, то исчезает.
ЕВГЕНИЙ. Куда они?
ЛАРА. В костел.
ТАТА. Собрались повенчаться?
ЛАРА. Нет, там концерт... «Реквием» Моцарта заполнил небеса...
ХОР
Любовь вселенская и смерть.
Зачем такая круговерть,
Когда иных миров достичь не в силах
Истлеет красота в могилах?
Земная красота,
Ее чудесные глаза, ее уста,
Всей неги чистой безмятежность,
Души безмерной нежность -
Все в бездну без возврата - ад иль рай,
И мук предсмертных через край.
И только музыка взыскует
Не плакать всуе,
Бессмертия залог,
Как Космос или Бог!
Возникают виды Санкт-Петербурга с приметами празднования 300-летия Дома Романовых, с царским выходом и затемнением.
Квартира Судейкиных. Спальня... Входят Ольга Глебова и Всеволод Князев и заключают друг друга в объятия.
КНЯЗЕВ. Ольга, наконец-то!
ГЛЕБОВА. Я Коломбина, вы Пьеро.
КНЯЗЕВ. Как! И «Реквием» Моцарта для вас всего лишь игра?
ГЛЕБОВА. Театр вселенский - что ж еще? Или Пьеро не способен любить Коломбину на вселенской сцене?
Любовная сцена за легким полупрозрачным пологом, за которым проступает Хор и выходит на первый план. Юноши и девушки под стать фигуркам Ватто в танце изображают негу любви.
ХОР
Здесь жизнь вся в розовом тумане.
Как сон, она его обманет?
Ведь для нее все это лишь игра,
А он-то горд и несказанно рад!
О, первая любовь! Одно смятенье
И в грезах пышное цветенье.
А женственность божественно нежна
И сладострастна, как весна.
И негой страсти дышат речи,
Как губы, поцелуйны плечи.
Какое счастье! Жизни высший миг!
Истома смерти заглушает крик.
Ночь Клеопатры? Танец Саломеи?
О, слава вам, гипербореи!
(Исчезает.)
ГЛЕБОВА. Милый мой, любовь - агония смерти. Люби меня, я хочу умереть в истоме любви.
